Надька пошла вразнос. Вчера, не стесняясь, заявила, что будет рожать вместо фашистки Лены и фашистки Наташи, у которой живот стал толще попы со всем оборудованием. Я, сказала она, единственная тут достойна рожать, и я рожу. Я рожу стих, или нет, я рожу поэму, или нет, я рожу кино в стихах, как про добровольцев-комсомольцев, мы ведь тут добровольцы? А Глебка сказал: я тоже доброволец на сдельном окладе, и я пойду землю рыть, а без Надьки никуда не пойду, даже землю рыть, я есть меньше стану, но она поэму в кино родит! В телеке родит! Телепоэма будет рождена! После этих слов брюхо Глебки отвисло на 10 см ниже обычного, и он стал напоминать голую маму Огибалову, которая зачем-то стала собирать у ребят паспорта. Те безропотно отдавали. Газенваген, газенваген, шептала голая мама, поглядывая на хуя магического. Потом она загнала всех участников в одну комнату, они безропотно собрались там. А потом она запустила в эту комнату одновременно болвана Максима со штангой и хуя магического. И заперла дверь. Пошла домой, взяла на руки Митеньку. И Митенька произнес свои первые слова: старая блядь, хочу есть!