Эта была одна из тех тосканских ночей, после которых Тоскана навсегда остается в твоем сердце. Глухая, объемная темнота и звездное небо. Тишина и плотность пространства, как бы выталкивающая тебя уйти в свой уютный закуток дома со старомодной ванной и чуть скрипучей кроватью. Но мы не расходились по комнатам, не хотели прощаться и все тянули и тянули это великолепную южную ночь.

Он смотрел на меня и рассказывал. И мечтал. Мечты эти были чистые и светлые, какими только и могут быть мечты в такую красивую южную ночь. Он говорил про то, что хочет вырваться из-под чужой опеки, что хочет стать самостоятельным и сильным, что хочет жить для людей — помогать им и самому становиться лучше. Что ему не нужны ни деньги, ни статус, а просто ощущение жизни, которую проживаешь не зря, и свое любимое дело. И спустя много месяцев мы вместе начали строить эту новую реальность уже совсем под другим, тусклым московским небом, серым, свинцовым, которое как бы наказывает нас всех за то, что живем так, как живем. Мой друг помолодел, ощутил свою силу и нужность. Работа увлекала, жизнь приобрела другие краски — а главное, люди стали подходить, жать руки и говорить: «Спасибо!»

В тот вечер мы встретились поздно. «У меня есть шанс взлететь вверх по карьерной лестнице. Стать высокопоставленным чиновником. Это мой шанс!» — «А как же твои принципы, как же наши разговоры на кухне, как же все то, что ты не одобряешь, как же твое понимание реальности, в которой мы живем?» — «Мне кажется, надо рискнуть и пойти ва-банк».

Через несколько месяцев мы уже не общались. Он поправился, стал говорить рублеными казенными фразами, а главное, произносить речи, в которые не верил, подчиняться людям, которых не всегда уважал, и с утра до вечера заниматься сложной подковерной борьбой, чтобы удержаться и продвинуться в клубке сложных внутриполитических интриг. Я думаю, что когда со своим портфельчиком он возвращается домой и моет руки после бесконечной череды бессмысленных рукопожатий, то, заваривая свой любимый имбирный чай, он с тоской вспоминает тот небольшой отрезок жизни, где не было никаких ва-банков, а была просто жизнь. Жизнь ради людей и дела. Честная и ясная, как звездное тосканское небо.

Она приехала в Москву красивой провинциальной девчонкой. В багаже — жизнь на Кавказе, огромные карие глаза и яркая восточная внешность. Покорить Москву, которая так сложно покоряется… Сколько мечтаний, сколько разнообразных надежд. Любая работа радовала. Любая усталость нипочем. Ясная девчушка — искренняя и звонкая. Помню, как она копила на поездку в Болгарию, как ютилась в панельном доме у Останкино, каждый раз боясь получить по башке, заходя в зассанный подъезд. Ей очень хотелось другой жизни — для себя, для детей, для честолюбия. А кому не хочется? И вдруг ты понимаешь, что известность есть, а отдыхать все равно приходится ездить, экономя, и трудно и долго копить на свою собственную квартиру. Известные и послушные в нашей стране — это не дефицитный, но всегда очень нужный товар. «Зачем же ты это сделала?» — только и спросила я потом. «Понимаешь, — заговорила она быстро-быстро, — ну он мне сам позвонил и сказал, что если не подпишу, то все потеряю — и статус, и госзаказы, и деньги. А если подпишу — то мне и программу на ТВ оставят, и бизнес помогут создать, и все такое. У меня же дети, тебе этого не понять — я о детях должна думать, об их будущем. У меня выхода нет, надо идти ва-банк». Сейчас у этой взрослой женщины есть все, к чему она стремилась: бизнес с госзаказами, телеэфиры и фото с отдыха, которые попадают в прессу, — исключительно из Италии и Франции. Есть все и даже чуть-чуть больше того, о чем мечталось. Осталось ли главное при себе после этой сделки — уважение? Я думаю, она сама не знает ответа на этот вопрос. Просто огромные как блюдца восточные карие глаза почему-то не блестят. Хотя, может быть, мне просто это кажется.

У Франца Кафки есть замечательный рассказ — он о том, что девушка собиралась замуж,  но вот незадача, жених стал превращаться в насекомое. И бедная невеста не понимала, как узнать момент, в какой ее любимый уже не человек,  а насекомое. Когда появились лапки? Или когда туловище покрылось хитином? Или когда у любимого пропала способность говорить? Но вдруг он еще может слышать? Проблема момента, когда человек превращается в насекомое, для меня решается теперь проще: когда он идет или не идет ва-банк. Потому как для меня «ва-банк» — плохое слово. Слово тех, кто что-то ставит на кон, решая — красное или черное, орел или решка, быть или не быть. В жизни порядочных людей нет никакого ва-банка, есть только внутреннее ощущение правильности тех или иных поступков. И тогда нет ни риска, ни ва-банка, ни компромисса. Ты просто делаешь и живешь так, как не можешь не жить. Именно такая жизнь и делает человека человеком.