Германика талантлива, но помимо этого она, очевидно, стала заложницей своего андеграундно-богемно-эпатажного имиджа. Она приезжает ко мне спокойная, вменяемая, но уже минуте на десятой интервью я понимаю, что героиня как будто ждет возможности сказать про то, как ей на все наплевать, как ей нужны деньги и как ей не близко все происходящее в нашем искусстве. Иногда за этими неожиданными репликами много смысла, как, например, в ее рассуждениях о любви и о том, что люди разучились любить друг друга. А иногда — пустота, когда говоришь с ней о философии и литературе. По-моему, Лера как умный человек просто правильно научилась «давать» девушку с другой планеты, когда в той или иной теме чувствует себя не очень уверенно. Но талантливому человеку можно простить даже это.

У тебя имидж не вполне адекватного человека. Я до сих пор не могу разобраться: ты так нарочно себя ведешь или на самом деле такая?
Не знаю.

Но ты ведь делаешь странный макияж, ходишь всюду с лысой собачкой...
Я делала так еще когда меня никто не знал, правильно? У меня есть куча детских фотографий, где у меня покрашены черным губы и синие волосы.

Ну и у меня были синие волосы. Помимо внешнего вида мы же говорим еще об эмоциональном состоянии. Вот я смотрела «Минуту славы» и церемонию «ТЭФИ» с твоим участием. Ты то плачешь, то смеешься. У тебя правда такое расшатанное эмоциональное состояние?
Так получилось, что последние несколько месяцев были трудными эмоционально. Мне пришлось ходить к психологам, они меня учили думать о себе, успокаивали.

А это было связано с твоими отношениями с Глебом Самойловым (бывший лидер группы «Агата Кристи». — Прим. ОК!)?
Да. Но это уже в прошлом — мы расстались. Просто я поняла, что не готова жить с зависимым человеком, который ничего не хочет с этим делать. Я хочу продолжения рода, любви, счастья. Хочу работать, снимать кино. Мне не интересно плакать над умирающим, над человеком, который сам себя разрушает.

Но ты же приложила большие усилия, чтобы Глеб начал лечиться. Он даже отменил свои концерты и занялся здоровьем.
Я отправила его в Клинику Маршака. Это было насильно, и он за это меня не может простить. Но лучше так, чем по-другому. Мне объяснили, что я могу лишиться этих отношений, но иначе я бы похоронила его через год, через полгода. Врачи сказали это, когда сделали анализы.

И теперь вы не вместе, потому что ничего не вышло?
Да, потому что он не смог остановиться.

А ты можешь остановиться?
А у меня зависимости нет. Наркотики я не пробовала, алкоголизмом не страдаю.

Но твой имидж, твой образ, твои друзья предполагают саморазрушение…
Мои друзья и мое окружение не могут предполагать, тут только моя ответственность, и я решаю за себя, выбираю свою судьбу. К тому же я знаю людей в этой тусовке, которые 13 лет не употребляют ничего и в то же время что-то делают, создают.

У тебя есть ощущение, что ты исчерпала на сегодня свой творческий потенциал? Или ты полна новых историй?
Я всегда полна историй, но не всегда есть возможность их осуществить. Но бухать из-за этого каждый день точно не стоит.

Сейчас ты работаешь над чем-то?
Работаю, снимаю для Первого канала. Но ничего говорить про проект пока не имею права.

Это будет снова про тебя? Или на этот раз что-то другое?
Все, что я делаю, выходит каким-то образом про меня. Не получается иначе.

А в тебе что самое главное, какое чувство? Какая эмоция?
Очень большое желание любить. Я нахожусь сейчас в подвешенном состоянии: я только вышла из кризиса, только начала восстанавливаться, осознавать, что со мной происходило в последнее время, как я дошла до этих мрачных историй.

Что ты имеешь в виду?
Ну, я избила журналистку, например, еще что-то такое. Это было не в концепции самопиара, это очень странно получилось...

А за что ты избила журналистку?
Она нас долго посылала, посылала и посылала.

То есть это было не на интервью?
Конечно, нет.

Когда я готовилась, читала твои интервью, мне очень понравилось, что ты откровенно говоришь про деньги. У творческих, богемных людей принято их презирать.
Я знаю, как, кто и где живет на самом деле. Один мой знакомый режиссер на лекциях говорит, что художник должен быть голодным, а сам живет через забор от Михалкова. Может, у него правила игры с миром такие, не знаю.

А ты хотела бы принадлежать к сильным мира сего?
Я хотела бы не быть сильным мира сего, а просто снимать кино раз в год, и чтобы при этом у меня была возможность нормально жить, что-то покупать.

То есть ты бы не хотела быть Никитой Сергеевичем Михалковым?
Вершить судьбы человечества?

Может быть, идти на компромиссы в творческом плане, на которые ты шла в «Школе»...
Компромиссы в «Школе» — это когда приходят и говорят: «Слушай, на этот объект у нас нет денег. Давай в другом сними».

Тебе же по сценарию подсказывали и корректировали, это известно, что Эрнст участвовал в этом процессе.
Меня не корректировали. Просто я хотела, чтобы девочка умерла, это был единственный момент, когда мы встретились и обсуждали, как сделать так, чтобы не было ощущения никчемности жизни. 

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИНТЕРВЬЮ ЧИТАЙТЕ В ПЕЧАТНОЙ ВЕРСИИ ЖУРНАЛА